Викторианская Россия
Всякая сложившаяся цивилизация приносит в этот мир нечто совершенно новое. Набор сущностей, ранее отсутствовавший в истории человечества. Следовательно, ей должна быть присуща хорошо узнаваемая эстетика. Иными словами, эстетика, способная в первые же секунды вызвать у образованного человека верные ассоциации. Вот древнегреческий храм и древнегреческая триера, вот римский легион, вот средневековый западноевропейский замок, вот дымные джунгли заводской Европы XIX века. Вот стрельцы и рынды Московского государства…
А теперь попробуем представить себе что-нибудь в высшей степени характерное для современной России. Попробовали?
Вот и у меня не получается.
У позднего Союза и Российской Федерации своей эстетики нет, а есть лишь невнятная каша с легким привкусом эстетики западной. Евроамериканской.
Если Россия еще когда-нибудь поднимется (а признаки грядущего возрождения уже есть), то программная этика новой цивилизации будет либо православной, либо никакой. А православная этика состыкована с высшими христианскими ценностями — верой в Святую Троицу и любовью; ее производные — милосердие, внутреннее благородство, нравственный пуризм, культурное хранительство.
Но вот, допустим, этот комплекс ценностей поднимется в зенит. Ему ведь понадобится своя эстетика, совершенно новая, способная выделить русскую культуру из хаотической невнятицы и задать ей определенный вектор развития. Для начала — хотя бы и чисто внешне, поверхностно. Размытость эстетики, нечеткость, эклектичность, чаще всего говорят о том, что суть явления, породившего подобный эстетический ряд, искажена или же просто изношена. Она могла исказиться под давлением времени и агрессивной социальной среды. Социум, лишенный узнаваемого "стиля", этнос-как-все, государство, пытающееся стать "штатом мира", — груды этнографического материала, просто сырье для чужого творчества: приходи и лепи.
"Универсализация" культурно-исторического типа означает прекращение его значимости, а потом и жизни. Общественные организмы, не способные поддерживать высокий градус инаковости по отношению к фоновому социокультурному режиму быстро возвращаются в состояние глины. Иными словами, мы живы, пока мы не такие, как все…
Новая эстетика необходима. Но создать ее на пустом месте невозможно. Бесполезно выдумывать искусственную конструкцию для "внедрения в массы". Необходим фундамент, нужна добротная основа, которая позволила бы новой эстетике быть воспринятой теми же широкими массами как нечто родное, только хорошо забытое.
Из чего же строить фундамент? Что в наличии?
На постсоветском пространстве несколько сил продвигают различные эстетические поля.
а) Красные с их революционно-романтическим советизмом, постепенно отходящим в прошлое. Эстетика красных флагов, суперкомбинатов и комиссарских "пыльных шлемов"… Иначе говоря, стиль трех R: Red Russian Retro. Полезными тут могут быть лишь некоторые элементы "сталинского ампира", тот же интерьер московских станций метро "Маяковская", "Комсомольская" или, например, "Парк культуры". А комиссарству давно пора на дно.
б) Либеральство. Эстетика светящихся реклам и красивых оберток на товарах. В концентрированном виде — аляповатые разводы из светящихся лампочек на фасаде какого-нибудь столичного казино.
в) "Неославяника": богатыри, волхвы, реклама банка "Империал". Видимо, так далека эта эстетика от наших современников, что ничем, кроме экзотики и объекта любительского коллекционирования она быть уже не способна.
г) Почвенники, "Святая Русь": купола, монастыри, хоругви, шапка Мономаха. Автору этих строк подобная эстетика близка, но сама по себе она слишком медленно и натужно овладевает умами. Значит, следует соединить ее с иным эстетическим полем.
Таким полем может стать эстетика "Викторианской России". Ее суть состоит в тяге к временам Российской империи, а именно к достаточно четко очерчиваемому периоду ее истории — второй половине XIX века. Эта тяга недостаточно осознана современным обществом, но сильна глубокой укорененностью в коллективном подсознании. В наибольшей степени показательно пристрастие нашего "среднего класса" к последнему спокойному и благополучному царствованию в русской истории — царствованию Александра III (1881–1894 гг.). Эпоха Александра II, настолько насыщена реформами, что у современного русского, вдосталь наевшегося шоковой реформотерапии, вызывает определенный скепсис. Царствование Николая II, закончившегося гибелью Русской цивилизации, оставляет впечатление неуюта, падения. А вот спокойное и надежное правление Александра III — в самый раз. Поэтому некоторые сторонники русского викторианства предпочитают говорить об "Александровской России".
Эта тяга проявляется во многом. Самым ярким примером можно считать, наверное, фильм "Сибирский цирюльник". В нем, кстати, режиссер появляется перед зрителями в роли государя императора Александра III. Консервативная прессакритиковала этот фильм за "сопливость" главного героя: "Персонаж, помогающий бежать террористу и плюющий на воинский долг ради потрепанной американской шлюхи, выведен как идеал русского офицера, а имперские власти, справедливо отправившие паршивца в Сибирь, к радости либеральной критики оказались самодурами и бесчеловечными сатрапами".
Но прежде всего в "Сибирском цирюльнике" позитивно показана императорская Россия: красивая, богатая, исполненная военной мощи, верная Богу и государю. "Образец русского офицера" — хорошо образованный, смелый, нравственный человек; худо, что истерик, — но не ради "американской шлюхи", а ради дворянской чести он совершает преступление. В один ряд с "Сибирским цирюльником" можно поставить несколько сериалов по истории сыска Российской империи (например, "Империя под ударом"), тот же "Турецкий гамбит" и "Гибель империи".
Если о достоинствах "Сибирского цирюльника" и "Турецкого гамбита" можно спорить, то "Гибель империи" — очевидных успех. Падение Русской цивилизации показано как эпическая трагедия, средневековая "триумфальная смерть". Соответственно, то, что погибло, — весь старый уклад жизни, культура, язык, отношения между людьми, — обретает высокую ценность.
В течение 1990-х годов все больше и больше проявляется любовь русской образованной публики к картинкам из жизни петербургского двора. В результате рождается несколько незамысловатых, но стильных телесериалов, а также глубокий, философический фильм "Русский ковчег". Он, кстати, показывает, что наше общество постепенно осознает возможность более уважительно оценивать эпоху Николая I, чем прежде. Романтика бунта, с таким вкусом поданная в старой советской картине "Звезда пленительного счастья", постепенно блекнет. Ее Величество Империя на глазах вырастает из лоскутных штанишек, сшитых ей Гоголем, Некрасовым, разночинщиной. Русские видят себя на экране такими, какими хотели бы видеть: благородными, красивыми, сильными. И очень хорошо, что это завышенная версия, а не сниженная, в духе "заблудившегося Сусанина" и любимого нашей диссидентствующей интеллигенцией мифа о вечном общегосударственном запое. Игра на повышение, на героизацию в нынешних условиях — единственно правильная.
Еще один пример эстетики русского викторианства, просачивающейся даже по самым "низменным" каналам, — мощный комплекс рекламных материалов, тематически связанных с Российской империей позапрошлого века. В их числе выделяются два "сериала": во-первых, "смирновский", во-вторых, "пивной" (пиво "Сибирская корона"). В обоих случаях зрителям прямо предъявлен государь Александр III.
А телереклама — неплохой барометр общественных настроений.
Писатели-детективщики давно эксплуатируют сыскарей позапрошлого века. С недавних пор видны проявления "русского викторианства" и в нашей фантастике.
В качестве примера можно привести повесть "Из записок корнета Ливанова" Елены Хаецкой, повесть "Мыслеход" Ярослава Верова, повесть "Государева служба" Дмитрия Володихина, некоторые антуражные моменты в повести Александра Громова "Корабельный секретарь" и книгах Романа Злотникова, несколько гениальных догадок у Рыбакова в его "Гравилете…", кое-что в романах Андрея Уланова и Владимира Серебрякова. "Классический" мир "Викторианской России" в нашей фантастике апеллирует к будущему, в котором Россия уцелеет, выйдет на галактические просторы и сумеет построить благополучное общество. Она, возможно, окажется в ситуации жестокой конкуренции и даже военного противоборства, но способность к жизни, к развитию у нее сохранится.
Как правило, русско-викторианское общество, изображаемое в этих произведениях, опирается на технологии высокого уровня; в религиозном смысле оно христианское, очевидно, с преобладанием православия; по форме организации власти — патриархально-имперское (сильно общее чувство "вся страна — одна семья"); по нравственным идеалам тяготеющее к спокойному благородству, чувству долга, чистоте и эмоциональной сдержанности викторианской эпохи; эстетически, как уже говорилось, оно близко к середине — второй половине XIX столетия (ближе всего ко временам Александра III, представленным, скорее, по романтической литературе и кино, чем по историческим источникам).
Итак, на таком фундаменте стоило бы сформулировать жизнеспособную эстетику, которая соответствовала бы подъему новой цивилизации в России и могла быть воспринята широкими массами как "своя". Раз мотивы русского викторианства самостоятельно завоевали умы, значит, основа у них здоровая, живая. При определенной поддержке русское викторианство может расцвести.
Без романтизации обойтись невозможно, и это вполне оправданный подход. Ведь нет общей эстетики реализма, а эстетика грязи, натурализма хороша только при подготовке социальных столкновений, революционных взрывов. Таким образом, вся соль эстетики "Викторианской России" — образ русского государства, одновременно сильного и уютного. Уютного — это следует подчеркнуть.
Очень важно: современное кино, содержащее элементы русского викторианства, так или иначе подбрасывает зрителю героев с "мелкими недостатками", и он склонен им эти недостатки прощать. Легкомысленные или, напротив, интригующие министры. Тяжелые на подъем и, по большому счету, простоватые офицеры уголовного, а также политического сыска, экзальтированные барышни, офицеры, склонные ко всякого рода озорству… Значит, это прощение даруется за то, что какое-то главное основание, стержень всего пребывает в полном порядке.
В чем тут дело?
Уют обеспечивает одно важное ощущение: вся страна — одна большая семья. В семье люди ссорятся, бранятся, даже дерутся, но все они друг другу — свои! Это очень важно: чувство свойства со всеми от государя и вельмож до самой простой чади. Этот принцип и должен быть опорным, на нем держится многое другое.
Викторианская Россия торжественно-основательна. Чинное обращение на Вы и по имени отчеству. Неспешная походка, отсутствие суеты. Легкий, немного ритуализированный монархизм (именно легкий). Николаи III, появляющиеся одновременно у разных писателей, даже у вполне демократического Вл.Васильева. И ощущение здравого, осмысленного монархизма уже есть у Вяч. Рыбакова в "Гравилете", а также у Р. Злотникова.
По приметам повседневности "Викторианская Россия" чуть холодновата. Ее быт лишен застолий, скорее, аккуратен и чист, но не роскошен. В одежде происходит отход от культуры пиджаков и галстуков в сторону старой военной формы, орденов, знаков служебного отличия и, в меньшей степени, старых русских нарядов. Легкая милитаризация, но опять-таки именно легкая. А у женщин сдвиг должен быть направлен от футболок и джинсов к бальным платьям, да и вообще сложному наряду. Разумеется, это относится к домашней обстановке, к балу, к званому обеду, к общественному месту. В повседневной, служебной ситуации, скорее, уместна профильная, рабочая одежда, вплоть до комбинезонов, той же слегка милитаризированной формы, иными словами — воплощенная функциональность. Еда… что тут сказать? Водка вошла. И вместе с ней — красивая посуда. Хрусталь. Изящные чайные сервизы. Нет ощущения избытка пищи, зато очевидна спокойная обеспеченность всем необходимым.
Отношения между людьми пронизаны мотивами долга и чести, нравственной чистоты и сдержанности в проявлении чувств. Сколько Страна советов ни смотрела разоблачительные фильмы о белых, а все же проникалась почтительным отношением к "золотым погонам", офицерской доблести и благородству. Такой же долг виден и в отношении министров, и в отношении сыскарей: они могут ошибаться, но в целом сознательно действуют на благо страны, избегая притом этической грязи.
Эмоциональный человек имеет полное право выражать свои чувства, но только не там, где они неуместны. Эмоции — для семьи, для близких. В социальном и служебном плане их публичное выражение отторгается эстетическим рядом "Викторианской России". Собственно, сдержанность, корректность, спокойное состояние духа и притягивают к себе определение "викторианская". Речь идет не об эстетике реальной Империи конца XIX в., и не о какой-то особенности исторического развития нашей страны. Автор этих строк положительно относится к "русскому стилю" времен государя Александра III, однако признаки эстетического викторианства могут быть в нем обнаружены лишь частично.
Предпринимательство "Викторианской России" ассоциируется с меценатством, заботой о культуре, сознанием необходимости делать качественные вещи ("качество не моей мануфактуры!", "это не Смирнов!"). Собственно деньги, прибыль уходят на второй план. Деньги вообще не входят в данный эстетический ряд как значимый элемент.
А вот технологизм вполне приемлем. Русское викторианство не означает балагана, расписанного изображениями вееров, моноклей, гвардейских мундиров и лавочных вывесок. Оно не должно ассоциироваться с провинциальном театром, "милой стариной", прабабушкиным жакетом. Космический линкор может называться "Три святителя" или "Рафаил", но при этом он должен существовать. И, следовательно, эстетика "Викторианской России" может… нет, скорее, должнасодержать намеки на промышленность, способную этот самый линкор произвести на свет.
Православная вера является стержнем русского викторианства. Без нее все теряет смысл. Нельзя искусственно выпячивать религиозные мотивы, дабы не вызвать реакции отторжения. Но несколько усилить их по сравнению с нынешним уровнем присутствия все-таки желательно. Видимо, полезно литературное обытовление христианства. Наша литература еще не привыкла к тому, что о вере можно говорить сколько угодно и когда угодно. Витает утрированное требование интимности, утонченности, зашифрованности, а вера-то, в общем, дело повседневное… Совершенно естественное и обычное. Мы молимся каждый день, что ж тут таинственного?
На этом поле эстетики Святой Руси и "Викторианской России" могут прийти к безболезненному объединению. Когда-нибудь к ним подстыкуется лучшее, что содержится в "красном ретро", поскольку достижения СССР — это тоже наше наследство, к чему от него отказываться?
Любое проявление революционности в рамках русского викторианства противоестественно и омерзительно. Персонаж, проявляющий склонность не то чтобы к террористическим актам, вооруженному мятежу или устройству подпольной типографии, а хотя бы к митинговщине или соответствующей фразеологии, моментально переходит в разряд "опасный чужак". Он резко меняет цвет. Зеленеет. Именно так: превращается в Зеленого Склизкого Чужака. Иными словами, православное имперство суть патриархальный, благодушный деспотизм; покуда в политике, культуре, социальной сфере идут дискуссии философического свойства, власть и общество проявляют терпимость; но когда кто-либо осмеливается хотя бы заикнуться о возможности переворота, силой отменяющего сложившийся строй ради каких-то грядущих благ, ему грозит расчеловечивание и отторжение. Революционеры — вроде марсиан из "Войны миров". Они не то, чтобы не русские, а, скорее, не совсем люди.
Отовсюду кажет себя русское нутро, капризное, выносливое, хлебосольное, да и само излучающее доброту по отношению к тому, кто покормит; крепкое интуицией и осязательным отношением к жизни; своевольное и даже беспутное в семье, но смирное перед властями; хозяйственное, любящее повсюду и везде огораживать прочными заборами то, что ему принадлежит, не лезть к чужим и насмерть стоять за свое; верное в службе и жуткое в бунте; набожное и хамоватое; к жизни и смерти склонное относиться с фатальным терпением — "на все Божья воля"; — необыкновенно трудолюбивое и чудесно неприхотливое: дай только корни пустить, потом уж не выкорчуешь, прижилось…
На протяжении без малого десятилетия страна то и дело "оплакивает жертвы". Эти замучены, те геройские погибли, тот исчах в оковах, а та не выдержала горя. Иначе, конечно, было невозможно: мы многих потеряли, подвергшись массовым кровопусканиям… Но теперь надо бы кончать обниматься с гробами. Новая цивилизация и новая эстетика не должны оставлять впечатления сплошной бессмысленной жертвы, страдания и потерь. Пора вспомнить о победах и победителях. Их, слава Богу, в нашей истории достаточно. Александр Зорич в несколько ироническом ключе ввел в свою дилогию о космическом будущем русских фразу "Горжусь Россией!" Теперь остался один шажок: избавиться от саркастической усмешки, когда произносится это словосочетание. В великолепном фильме Вл. Хотиненко "72 метра" экипаж подводной лодки проявляет необыкновенную крепость духа, столкнувшись с гибельными обстоятельствами. Офицеры вели себя как офицеры, мужчины вели себя как мужчины, люди вели себя как люди… только вот погибло множество флотских, да и лодка оказалась на дне в полузатопленном состоянии. Осталось сделать один шажок: наши подводные лодки должны всплывать! Вкус к победе должен быть возвращен.
Хватит скорби, пора подумать о силе!
С моей точки зрения, эта новая викторианская эстетика жизнеспособна в нынешних условиях и перспективна с точки зрения других, более глобальных проектов.
Доклад прочитан на V литературно-практической конференции Бастион29 января 2005 года.
Дмитрий Володихин
Материал взят сайта АПН
Автор
