Вплоть до 1453 года, когда стена Константинополя была разрушены самой современной и совершенной для той эпохи артиллерией, каждый настоящий, солидный город являлся не только крупным экономическим и финансовым центром, но и самостоятельной военной, а значит, и реальной политической силой.
Город имел свой собственной военно-политический вес. Потому что город прошлого – это прежде всего крепость. А взятие крепости без серьезной артиллерии - это очень и очень непростое мероприятие. Это либо штурм, либо осада - а то и другое, как ни банально это звучит, просто-напросто дорого стоит. Не каждому это по карману! А город – это ещё и люди, и богатство, а значит, возможность содержать армию.
Русский историк С.М.Соловьев отмечает в своем фундаментальном труде «История России с древнейших времён»:
"Города брали с большим трудом, обыкновенно принуждали к сдаче голодом или хитростию: Ольга целый год стояла под Коростеном и взяла его только хитростию; Владимир осадил Ярополка в Родне, но не брал города, а полагался на голод и предательство Блуда. Владимир не мог взять Корсуня, грозился стоять три года и принудил жителей к сдаче, отнявши у них воду. Только раз Святославу удалось взять копьем (приступом) Переяславец Дунайский".
Так обстояло в то время дело по всей Европе, да и по всему цивилизованному миру (в данном случае я отношу к «цивилизованному миру» те человеческие общества, которые строили города. С крупными, богатыми городами могли спорить на равных только самые крупные и влиятельные аристократы той эпохи - короли и императоры. Но король один, а городов - много. На всех на них никаких средств не напасёшься - если каждый брать и осаждать. Потому на подобные эксцессы шли в Средневековье весьма редко, в особых случаях - в случаях особо важных, глобальных военных конфликтов, вроде Крестовых походов или вот Столетней войны.
Поэтому настоящее значение феодальной аристократии до 1453 года было значительно более скромным, чем нам сегодня представляется. Ведь что такое аристократия Средневековья? Это просто-напросто военное сословие. С точки зрения мирных горожан, это вооруженные и хорошо обученные бандиты. Конечно, мирные горожане тут не совсем правы. Они не улавливают одного важного нюанса. Об этом я пишу отдельно - кого интересует этот нюанс, будьте любезны кликнуть эту ссылку.
Но в общем и целом несомненно, что первой ступенью, которую прошла европейская феодальная аристократия на своем славном пути к вершинам мировой власти, была организованная преступность, или, ещё точнее, "рэкет".
Cлово представителю этой аристократии, Александру фон Шёнбургу, автору замечательной книги "Искусство стильной бедности":
"Возвышение нашего рода относится к глубокой древности. Люди тогда боялись разбойников и искали защиты от отчаянных головорезов у их менее отчаянных коллег «в законе». Деньги текли рекой и позволяли нам отстраивать прекрасные замки".
Столетняя война: на сцене и за кулисами
Как и многие другие люди, не имеющие специального исторического образования, вначале я заинтересовался событиями прошлых веков, надеясь найти в них ключ к пониманию настоящего. Но та картина прошлого, которая предлагается исторической наукой, не могла удовлетворить мои запросы. И подобно многим, кто двигался в этом направлении, я волей-неволей должен был изменить свою стратегию на противоположную, надеясь найти в современности ключ к понимаю прошлого. Потому что в имеющейся научной картине невозможно найти ответов на некоторые простые и естественные вопросы.
Что касается Столетней войны – по сути неясно даже, собственно, кто с кем воевал, и зачем велась эта война. Лежащие на поверхности ответы не удовлетворяют, потому что они по-видимому просто-напросто неверны. Не было никакой войны Англии с Францией, потому что не было тогда ещё ни Англии, ни Франции. Не было ни англичан, ни французов. А что было? Были два королевских дома, связанных родственными узами, которые никак не могли договориться о разделе территории. Те и другие были «французами» - в том смысле, что они говорили на одном и том же старофранцузском. По-английски тогда говорило лишь простонародье. Английская знать того времени была частью французской знати, а английский королевский Дом Плантагенетов – частью французского Анжуйского Дома, имевшего огромные владения по всей Европе от Англии до Италии. Словом, это была семейная ссора, дележка имущества при разводе. И я не верю, что подобная разборка между двумя родственными фамилиями, пусть даже королевскими, могла вылиться в войну, которая длилась более века. Война – слишком дорогое мероприятие, чтобы тогдашние короли могли себе позволить подобную роскошь.
Я задался двумя простыми вопросами – например, кто бы спонсором Столетней войны, кто финансировал это грандиозное мероприятие? И какую выгоду он с этого имел? И я не смог найти ответа на эти простые вопросы в Интернете.
Что мне оставалось, кроме как попытаться восстановить реальную картину самостоятельно? Я попробовал – и, к моему удивлению, это оказалась очень интересная, увлекательная, я бы даже сказал, азартная задача. Не будучи профессиональным историком, я не придаю слишком уж большого веса своим размышлениям. Но почему не поделиться своими соображениями с теми, кому не жаль будет потратить время на чтение?
Итак, я дерзнул приложить свою руку к этой науке, пытаясь переосмыслить логику событий Столетней войны, освободить её от аберраций, привнесенных эпохой беспрецедентного и неприкрытого торжества Европейской аристократии (XVI-XIX века). В этой заметке я не хочу спорить относительно реальной роли Европейской аристократии в нынешнюю, революционную эпоху (XIX-XXI века). Насколько эта роль переоценивается в отношении Средневековья, настолько же она, по моему мнению, недооценивается в отношении нашего "демократического" века. Но это слишком спорная тема, и не о том пока речь.
Позвольте мне поделиться некоторыми соображениями по методологии.
Автор
1. Постановка задачи
2. На исторической сцене - Англия против Франции
3. Спонсоры из Флоренции?
4. Роль Фламандии
5. Роль Фламандии: продолжение
Максим Солохин
Оглавление цикла
Продолжение цикла
Конечно, уже тогда это были очень непростые, весьма рафинированные бандиты. Бандиты не просто профессиональные, но наследственные, деды и прадеды которых были тоже были профессиональными бандитами. Самураи, рыцари. Воины. Уже тогда у них было достаточно ума, чтобы понять, что самое перспективное среди всех направлений преступной деятельности - это защищать простой люд от других (а в общем-то, таких же) бандитов.
Но это, конечно, далеко ещё не те аристократы, которых мы «помним» по сравнительно недавнему прошлому, по XVIII-XIX векам, когда главным достоинством аристократа был уже ум, а не умение искусно орудовать колющими, рубящими и режущими предметами.
Только в городах Северной Италии и (будущей) Голландии в эпоху Возрождения можно найти аристократов этого нового, уже современного типа: интеллектуалов-головастиков, дипломатов и политиков, которые сами мечами и алебардами никогда не махали, лично военных действий не вели, но предпочитали предоставить это пыльное и хлопотное занятие брутальным, мускулистым и потным красавцам, скорее по недоумию, чем по высокоумию именовавшим себя аристократами.
Только в городах Северной Италии можно уже было видеть людей иного типа, принадлежащего иной эпохе и иной культуре:
А вот для контраста - средневековый аристократ, перенесенный при помощи машины времени в XX век.
Такими-то были короли Англии и Франции в те века.
Иное дело - после 1453 года, когда сначала по всей Европе, а потом и на заморских землях по всему Земному шару вдруг - в течение одного века – города, прежде такие гордые и независимые, осознали себя голыми и вполне беззащитными перед военно-полевым сословием. Тогда-то европейская аристократия вознеслась до небес, вдруг обнаружив весь мир лежащим у её ног.
Далекие предки представителей современной элиты. Рыцари меча и кинжала.
В это время и была задним числом произведена переоценка значения аристократии. Аристократия спешила закрепить своё новое состояние в историческом сознании, описывая дела давно минувших дней в терминах феодальных конфликтов между владетельными домами. Но реальная подоплека этих дел заведомо была не совсем такой, как это рисуется в феодально-аристократическом мифе.
В ту эпоху было так: богатый и процветающий торговый город чувствовал себя на равных только с королями и императорами. Сюда со всех концов земли ездили «аристократические» посольства от королей и императоров, по нужде выпрашивая от реальных хозяев Вселенной какую-никакую финансовую и военную помощь.
Конечно, на такой высоте стоял далеко не всякий город. Но Венеция - да, она стояла именно на такой высоте.
А вот ещё пример. В Столетней войне города Фландрии (Брюгге, Гент и др.) выступали противниками Франции (а значит, союзниками Англии). Этому нисколько не мешало то обстоятельство, что граф Фландрский в то же самое время был вассалом и союзником короля Франции. Граф сам по себе, а "его" города - сами по себе. Города были не согласны с политикой «своего» графа, потому графа просто-напросто выгнали.
В 1346 граф Фландрии героически погиб, сражаясь за французского короля в трагической для французов битве при Креси. Его 16-летний сын Людовик (Луи) II Мальский (1330-1384) сражался вместе с отцом в битве при Креси, но сумел избежать гибели. Отец его погиб в этой битве, после чего Людовик унаследовал все его владения — графства Фландрия, Невер и Ретель.
«Монгольское» объяснение феномена необыкновенной силы и централизованности Московской Руси в противположность обычным для всего славянского мира явлениями раздробленности, рыхлости, «майданности», по мнению С.М.Соловьева, несостоятельно:
мы не можем приписать монголам самого сильного влияния на произведение тех явлений, которыми отличается наша история, начиная с XIII века: новый порядок вещей начался гораздо прежде монголов и развивался естественно, вследствие причин внутренних, при пособии разных внешних обстоятельств, в числе которых были и монгольские отношения, но не под исключительным их влиянием.
Понимание роли города – ключ к правильному пониманию Средневековья и Эпохи Возрождения. Без этого картина будет неполной и искаженной аберрациями более поздней эпохи, когда аристократия, восторжествовав над городами, спроецировала своё торжество в прошлое, чтобы увековечить его.
Наша эпоха в плане организации частной жизни отличается от Средневековья в основном тем, что сегодня все мы, пусть даже проживающие в сельской местности, являемся гражданами (слово «гражданин», собственно, и происходит от «горожанин») и потому даже выезжая за черту города продолжаем находиться под защитой полиции (а слово «полиция» происходит от слова «полис», то есть, «город»). Мы все стали горожанами. А в Средневековье гражданскими (то есть, городскими) правами пользовались лишь горожане, жившие за крепкой стеной, защищавшей их от произвола бандитов-аристократов.
Горожане небольших и слабых городов были защищены от произвола феодальной «аристократии» лишь в сравнительно небольшой степени. Но всё-таки любой город – это город, и взять его не так просто. Для этого мало быть простым бароном, да и не каждый граф мог себе позволить такую роскошь, как осаду или штурм целого города. Тут уже все зависело от реальной военной силы, которую мог выставить данный «братан».
Аристократия как целое, как сословие, была, конечно, сильнее любого отдельно взятого города. Ведь смогли же они всем миром взять Константинополь в 1204 году. Правда, для этого понадобилось не только организовать и проплатить Четвертый Крестовый поход, но ещё и умело использовать распри внутри самого Царьграда. Тем и другим крестоносцы были целиком и полностью обязаны 41-му дожу Венеции Энрико Дандоло. Венеция обеспечила Четвертый Поход материально и возглавила его военно-стратегически. Без Венеции ничего бы крестоносцы сделать с Константинополем не смогли.
Так что по самому большому счету «заслуга» взятия великого Города принадлежит все-таки не совокупной европейской феодальной аристократии в лице Крестового Похода, но другому великому городу, занявшему – и как, показала дальнейшая история - по праву занявшего после разграбления побежденного Царьграда место фактической столицы Европы на следующие триста лет. Те самые триста лет, на протяжении которых и велась с переменным успехом, то вспыхивая, то затихая, так называемая «Столетняя война». Те самые триста лет, с 1204 по 1453 год, на протяжении которых итальянские города в действительности доминировали над тогдашним христианским миром.
Доминировали - пока, наконец, аристократия не овладела новым оружием – артиллерией, полностью уничтожив былую славу городов и затмив её славой своих новых СТОЛИЦ - сначала Мадрида, затем Парижа и затем Лондона – и так наконец заставила нас позабыть, какую роль играли города в былые времена.
Теперь мы попробуем восстановить эту роль, опираясь лишь на общеизвестные, общепринятые в современном историческом Предании «факты», признаваемые всеми историками.
В основе этого гиперкритицизма лежит стремление основываться только на научных фактах и полностью отвергнуть ПРЕДАНИЕ. Люди имеют на это право.
Предание - это историческая память человечества. То есть, это не индивидуальная память человека о прошлом, а то, что предается, передается от предков к потомкам. И устно передается, и письменно. По сути дела, мы историю человечества не "знаем" (её неоткуда знать, ведь следов история оставляет довольно мало). Мы её именно что "помним", а память вообще - штука не совсем надежная, не говоря уже об "исторической памяти". А люди привыкли к тому, что наука должна быть строгой, объективной. А что объективно осталось от Средневековья или тем более от Древнего Рима? Замки, развалины, монеты? можно ли на основании только этих по-настоящему объективных данных реконструировать, что там было, подобно тому, как астрономы вычисляют новую планету по возмущениям в орбитах известных планет? Нет, это НЕВОЗМОЖНО! Просто невозможно.
Все мы имеем право на личное мнение. И что касается меня, лично я полагаю, что история как таковая в основе своей - не наука, а именно предание. Конечно, история как наука - это предание не голое, не наивное, но критически переосмысленное на основании научных данных. В этом неизбежная внутренняя противоречивость истории как науки. Основа истории, её фундамент - это предание, здание же науки возводится на крепком цементе критического отношения к преданию. Так и надо строить. А если просто отбросить предание, то нельзя построить ничего. Любые "альтернативные истории" - это здание на песке. Основываясь только на научных данных, полностью отвергнув предание, вообще нельзя получить НИКАКОЙ сколько-нибудь убедительной картины исторического прошлого.
Никакой вообще. Просто потому, что твердо установленных фактов, несомненных данных относительно исторического прошлого слишком мало. По большей части мы имеем лишь документы, то есть, СВИДЕТЕЛЬСТВА, оставленные нам людьми прошлого. А там могут быть и ошибки, и искажения, и преднамеренная ложь. Архивные "факты" по большей части - не факты, а именно и только "преданья старины глубокой". Тупо отбросив их, мы отбрасываем саму возможность иметь картину исторического прошлого ранее середины XV века, когда появилось книгопечатание и свидетельств стало настолько много, что их взаимное сопоставление позволяет быть более-менее уверенным в правильности наших выводов.
Поэтому история Средневековья минус историческое Предание равна приблизительно нулю. У нас нет другого выхода, кроме как доверять свидетельствам предков. В основе - доверять. Но сверх того и относиться критически, и проверять, и переосмысливать, сообразуясь со здравым смыслом.
Чем мы и займемся. Проделываемая работа будет немного напоминать детектив с подозреваемыми и с поиском улик против них (порой лишь косвенных). Ясно, что с точки зрения науки это довольно шаткое основание, и потому необходимо опираться на максимально достоверные факты. Достоверные - в смысле достоверности, максимально возможной для Предания.
Это значит, что я в общем и целом принимаю ту картину мира, которую рисуют студентам на лекциях. Я не буду ниспровергать госпожу Историю. Я лишь позволю себе чуть-чуть по-другому расставить акценты. Важным в моих глазах будет то, что обычно считают второстепенным, а второстепенным то, что обычно считают важным. Я буду относиться к Истории уважительно, но вольно - как относятся, скажем, как к супруге. Я не буду отвергать её как уличную девку, но и не буду чрезмерно почитать её будто королеву. Предание есть предание – его можно и нужно уважать, но не нужно перед ним преклоняться.
Я намеренно буду опираться на чисто академические, максимально возможным образом проверенные и потому общепризнанные предания авторитетов современной исторической науки, вроде труда Наталии Басовской «Столетняя война: леопард против лилии» или Джона Норвича "История Венецианской республики". Это предания старины глубокой, ничем не лучше и не хуже любых других исторических преданий.
Ну вот, к примеру, у Норвича натыкаемся на такое сообщение относительно событий в Венеции 1340 года:
Через два месяца прибыло посольство из Англии от Эдуарда III и сообщило правительству республики, что самозваный король Филипп Французский отказался решить англо-французские разногласия поединком или испытанием прожорливыми львами, «которые не посмеют тронуть истинного короля». Посему неизбежна война. Эдуард просил предоставить ему на год 40 или более галер, предлагая в залог любую сумму, какую назовет дож, и, кроме того, обещал венецианцам на английской земле все права и привилегии, какими пользуются его собственные подданные. Он также предположил, что если дож пожелает отправить в Англию двух своих сыновей, то они будут приняты с почетом, соответствующим их рангу, и посвящены в рыцари.
Градениго ответил, что, когда Восточному Средиземноморью угрожает турецкая армада из 230 судов, Венеция не может выделить ни одного корабля для войны христиан на западе. Тем не менее привилегии, столь великодушно обещанные венецианцам в Англии, принял с благодарностью. Что касается приглашения сыновьям, то он выразил «признательность и глубочайшую благодарность», но сказал, что они не поедут.
Что же, всё понятно. Что тут невероятного? Неискушенный читатель мог бы задаться вопросом: зачем послы великой Англии, владычицы морей, из своего блистательного Лондона тащились через всю Европу, на край света, в какую-то занюханную провинциальную Венецию?
Но у меня не возникает такого вопроса. Я уже понял для себя, что в те времена как раз Венеция была блистательной владычицей морей, а занюханный средневековый Лондон поистине находился на краю света. (Старого Света - а о Новом тогда ведь ещё и не слыхали.) И неискушенному читателю я бы предложил мало-помалу привыкать к такой переоценке ценностей. Потому что именно к таким выводам подталкивает меня очевидный здравый смысл.
Настоящее значение городов для политической истории Средневековья и Эпохи Возрождения в настоящее время явно недооценивается, так как в наше время никакой город как таковой не играет такой огромной военно-стратегической роли, как прежде. В наше время города и стеной-то никто не окружает. Между тем, самое слово «город» (в английском - city) означает прежде всего наличие стены (город как цитадель, крепость).
Это картина, как мне кажется, как нельзя лучше иллюстрирует уклончивость музы Клио.
Аристократы Нового времени. Отто фон Габсбург с супругой
Король Чикаго Аль Капоне
Карта мира в начале и в конце XIX века.
На нижней карте добившуюся независимости от Испании Латинскую Америку надо бы покрасить в цвет Британии, но почему-то никто этого не делает.
Да, примерно так выглядело в реальности положение (далеко не мелкой) аристократии в отношении к "подвластным" им городам. Хотели женить своего 17-летнего «властелина» на англичанке (родственники которой всего год назад убили его отца), однако ловкий граф сумел унести ноги и поскорее женился на союзнице. И неумолимый Гент таки восстал! Да и как тут не восстать: граф женился на союзнице ненавистного короля Франции.
И это не случай, это система. Вот ещё пример навскидку.
1379 приключился мятеж против графа Людовика (Луи) во Фландрии, закончившемся только после смерти Людовика в 1384. Ткачи захватили власть в Генте (август 1379 года), а затем и в оставшейся части северной Фландрии. Граф укрылся в Лилле, а затем переехал в Брюгге. Там ему удалось чудом спастись, когда мятежники, ведомые Филиппом ван Артевельде, разбили графские войска и захватили Брюгге. Возвратившийся в Лилль, который он унаследовал от своей матери (9 мая 1382 года), граф был вынужден запросить помощи для подавления восстания у своего сюзерена — французского короля Карла VI.
Да, сила аристократии была в её единстве. Когда аристократы начинали действовать заодно, им удавалось диктовать «своим» городам свою волю. Чтобы сладить с Брюгге и Гентом, понадобилась мощь всего французского королевства. А, к примеру, Венецию так никто и не взял за всю её историю – вплоть до Наполеона Бонапарта. Что же касается феодалов рангом пониже - не только Венеция и другие итальянские города, но и фламанские города с ними не считались и говорили на равных только с королями.
Проводя несколько рискованную аналогию с современным порядком вещей, можно сказать так: феодалы, аристократы того времени, были чем-то вроде организованной преступности, разделившей между собой территорию тогдашней Европы на сферы влияния, из которых мало-помалу и выросли современные государства. Это очень неплохая аналогия, если не забывать, что, в отличие от обычной криминальной «братвы», феодалы имели не криминальные, но аристократические понятия. Довольно четкие представления о праве наследства, о чести и проч. А главное - они имели четкую иерархическую лестницу, позволявшую в случае нужды собираться в кулак и действовать заодно. (Крайним примером дружного действия феодальной братвы, поистине всеевропейского, могут служить Крестовые походы.)
Естественно, городам было проще договориться с этой серьезной братвой (способной при желании организовать целый Крестовый поход) чем лишний раз вступать с ней в открытую вражду. Большинство городов именно так и поступали. Лишь немногие, самые могущественные города того времени, были фактически (хотя даже далеко не все они - юридически!) полностью независимыми от аристократии. А некоторые были и юридически свободны – например, Венеция или Генуя. Однако территория ЛЮБОГО города была особым местом, где феодал не чувствовал себя полным хозяином, разве только в том случае, если он недавно взял этот город силой и находится в окружении своего воинства. Целиком во власти «братвы» находились лишь сельские жители, не имевшие надежных стен. Впрочем, и это немало - ведь именно селяне и составляли тогда большинство населения любой страны.
Продолжая аналогию с современностью, можно сказать, что на территориях городов уже в то время как действовала «полиция», в той или иной мере ограждающая граждан от произвола феодальной «братвы». Могущество этой полиции всецело зависело от экономического и политического веса данного города, от его способности уверенно противостоять произволу «своего» феодала. Мы привыкли думать, что горожане воспринимали «своего» феодала как государя и законодателя. Но в реальности каждый достаточно сильный город имел своё собственное внутреннее законодательство, а «свой» государь был лишь потенциальным внешним агрессором, с политической волей которого городу приходилось считаться. Мне думается, обычный горожанин мог прожить всю жизнь, так и не узнав имени «своего» феодала. Ведь вот и в наши дни обычный гражданин в большинстве случаев так и не узнает за всю жизнь на территории какой именно преступной группировки он проживает. Разбираться с бандитами – это не его дело, а дело полиции, сиречь городских властей.
Особый случай – если данный город, например, построен князем. С.М. Соловьев считает, что централизация Московской Руси имеет главной своей причиной то обстоятельство, что здесь, на Северо-Востоке, князья САМИ строили новые города, и жители такого города (по большей части, переселенцы с юго-запада, с Украины) изначально, традиционно воспринимали данный город как вотчину Князя. Это привело к тому, что князья будущей Московской Руси де-факто имели гораздо больше власти, чем их собратья на Юго-Западе (на будущей Украине).
Более того, Соловьев выводит отсюда и самодержавное начало. Князь на Юго-Западе чувствовал себя частью Рода Рюриковичей и не рассматривал город, данный ему Родом в управление, как свою вотчину. А в то время как на Северо-Востоке появилась идея личного, а следовательно наследственного владения данным городом:
понятие об отдельной собственности явилось на севере вследствие преобладания там городов новых, которые, получив свое бытие от князя, были его собственностью… на севере отдельные княжеские семьи не развивались в роды; как скоро один князь, отделившись от рода и поработив родичей в пользу семьи своей, разделит при смерти своё владение между сыновьями, то тотчас же начинается борьба между ними, причем сильнейший князь подчиняет себе слабейших. Этот сильнейший князь снова при смерти делит свое владение между сыновьями, и снова имеет место то же явление, та же борьба с теми же следствиями, т.е. что семья никогда не развивается в род, ибо нет условия, при котором только было возможно такое развитие, именно нет более понятия об общности, неразделенности владения.
Таким образом, только правильное, здравое понятие о той колоссальной роли, которую играл город в Средневековье, дает правильный ключ к пониманию различия судеб Московской и Литовской Руси, почему первая, опережая свою эпоху, уже к XV веку превратилась в сильное централизованное государство, в то время как вторая продолжала оставаться по-прежнему слабой и раздробленной. Московия стала централизованным государством в то время, когда Европа только-только начала двигаться в этом направлении. И причина этого явления, как ни парадоксально, в «отсталости» Руси: европейским аристократам нужно было силой подчинять себе города, разрушая их стены при помощи артиллерии, а русские князья на севере сами строили новые города и изначально чувствовали там себя полновластными хозяевами.
Постановка задачи
Об этом Людовике нам известно, что он, по словам Википедии, "смог вернуть контроль над Фландрией, из которой был изгнан его отец в 1339 году". С ноября новый граф стал править во Фландрии. И тут мы узнаем трогательные подробности этого правления.
Гент, где господствовали коммуны ткачей, хотел навязать графу английский брак как гарантию снабжения островной шерстью. Молодой граф воспользовался соколиной охотой чтобы убежать во Францию, а затем в Брабант, где в 1347 году он сочетается браком с Маргаритой Брабантской, дочерью союзника короля Франции. Гент незамедлительно восстал (1347—1349).